Издательство »» Ионинский листок »» № 52 (486), 2008 »» О Патриархе своими словами

О Патриархе своими словами

Митрополит Таллинский и всея Эстонии Корнилий

— Вы на 5 лет старше Святейшего Патриарха, Вы, как и он, тоже родились и жили в Эстонии, Вы знали его отца. Как Вы помните семью Святейшего Патриарха? Что Вы можете нам рассказать о его родителях, о том, какое воспитание они дали тогда ещё юному Алёше Ридигеру?

— Прежде всего я хочу отметить, что Святейший Патриарх скончался в день именин его отца, в день памяти Михаила Тверского. Может быть, это тоже знаменательно. Семью я его знал, много общался с его отцом. Это был один из наиболее почитаемых пастырей у нас в Таллине. Это был человек, о котором можно сказать, что его пастырская любовь была сострадательной любовью, потому что он всегда видел несчастных и бедных. Отец Михаил был в своё время председателем Христианского студенческого движения в Эстонии, вот такая основа уже была в семье.

Кроме того, они ездили на Валаам ещё до Финской войны, и там Алексей общался со старцами. Ну, а потом, после войны, они бывали и в Печорах, и в Пюхтицком монастыре. Я вспоминаю то время, и, может быть, нас было не так много, но всё таки были мальчики, которые в то время прислуживали в церкви. Не все остались при Церкви, разошлись, но Алексей получил такую особую закалку. Когда началась война, когда была оккупация, у нас в Эстонии были лагеря перемещённых лиц, то самым активным окормителем этих людей был отец Михаил. И с отцом Михаилом и Алексей ездил, и я очень часто ездил. Совершали там богослужения, массовые крестины были...

Сперва там были перемещённые из Ленинградской области, а потом и из России, причём там оказалось и несколько священников. И отец Михаил хлопотал, чтобы их можно было оттуда вызволить, и это ему удалось, они определились в таллинских церквях. Так что здесь Алексей видел такое непосредственное пастырское сострадание этим несчастным людям. Да, мы поступали вместе с ним в духовную семинарию в 1947 м году, я должен был поступать в 1946 м, но меня уговорили остаться в приходе, я уже был дьяконом. Потом я ушёл на заочное обучение. Алексей отличался очень хорошей памятью.

Он окончил семинарию, потом Академию, и его первый приход в Йыхви был не совсем простым приходом. Когда то этот приход был маленьким, но он рос, и вместе с тем таяли приходы в деревнях у Чудского озера, молодёжь оттуда уходила. Ему приходилось и совершать богослужения, и посещать те приходы, где в то время уже не везде были священники. И тут он уже начал проявлять свою личную деятельность, оперативность. Пути в эти деревни шли через Пюхтицкий монастырь. Вероятно, тогда у отца Алексея и зародилось особое отношение к Пюхтицкому монастырю, которое потом всё время проявлялось с его стороны. Чтобы ездить в эти приходы, надо было останавливаться в Пюхтицах и потом двигаться дальше.

Николай Петрович Бурляев

— Как Вы видели то понимание Патриархом опыта русского 20-го века, который он пытался донести и до нас, и до страны, и до власти?

— Однажды в Великом Новгороде было празднование Дня нашей письменности и культуры. Мы шли огромной толпой по мосту, в репродукторе был слышен голос митрополита Алексия. Я тогда его не знал. Это было 20 лет тому назад, когда понятия «патриотизм», «Россия», «славянство» были под спудом. И вдруг я слышу то, что хочет услышать Россия. Он был так воспитан.

Он принял факел у тех, кто нёс его по Руси до него и пошёл прямым курсом в новую Россию. И он останется в памяти и истории как духовный зодчий новой России. Он поразительно относился и к искусству. И очень жаль, что уроки Патриарха мы усваиваем пока очень плохо, ведь в последнем интервью он говорил о том, что в этот кризис надо думать не о том, как уцелеть материально, а душу надо спасать. И очень надеялся на нас, деятелей экрана.

Евгений Никифоров, председатель духовно-просветительного общества «Радонеж»

Когда мы открывали радио «Радонеж», Всемирное русское православное вещание в 1991 м году, одно из первых независимых СМИ в России, и обсуждали со Святейшим Патриархом как это должно быть, то я пришёл к нему и сказал: «Ваше Святейшество, давайте сделаем мощную общецерковную радиостанцию». И вдруг он мне говорит: «А не нужно». Я в шоке, я не мог понять — как это не нужно? А он говорит: «Понимаете, вы никогда не скажете, будучи официальной радиостанцией, то, что вы можете говорить сейчас, не кривя своей православной совестью». Фантастическая честность.

Я до сих пор помню вот эти слова, вот это отношение. Ясное понимание аналитики, того, что происходит в мире, в каком состоянии находится наше государство, наш народ. Вот его завет: не кривить совестью — раз, не огосударствляться — два. Мне кажется, это очень характеризует Святейшего Патриарха. Не кривить своей православной совестью.

Екатерина Сергеевна Васильева, Народная артистка РСФСР

— Кем для Вас лично был Святейший Патриарх?

— В нём была такая потрясающая любовь, которую он, мне кажется, даже как то скрывал, потому что он должен был быть и строгим, и мудрым. Мы сейчас говорим о нём больше всего как о государственнике, а ведь он был прежде всего монахом. Один Господь знает о молитве Патриарха. Что это? Это же тайна тайная. И поэтому я думаю, что, конечно, Господь спас нас всех в эти годы, но сделал это через Патриарха.

Я думаю, что не преувеличу, если скажу, что это самая великая фигура за последние годы, которая совершила что то такое таинственное, мистическое, которой были даны такие силы Господом через немыслимую благодать, конечно.

Ольга Юрьевна Васильева, историк

— Если говорить о годах хрущёвских гонений, о годах, когда Церковь испытывала серьёзное давление со стороны государства, именно Эстония и деятельность в ней Святейшего Патриарха являются образцом политики под прессом светской власти. Какие, на Ваш взгляд, качества помогали тогда Святейшему Патриарху находить выход в тех тяжелейших условиях, в которых тогда оказывалась Русская Православная Церковь в Советском Союзе?

— Если Вы говорите о 60 х годах, которые вошли в историю как хрущёвская церковная реформа, то я думаю, что главным качеством, которое помогало тогда молодому епископу, было вдумчивость и терпение, потому что известно — это исторический факт, что те иерархи, которые находили в себе мужество и терпение общаться с уполномоченными, (благодаря своему влиянию и умению общаться с уполномоченными он спас и Александро-Невский собор, и монастырь Пюхтицкий), вот это мудрое выстраивание отношений давало очень хорошие результаты. При этом не надо забывать, что так же, как и всех живущих тогда архиереев, всю Русскую Православную Церковь, его не миновала эта чаша: он тоже оказывался в условиях давления и прессинга как и все остальные. Он вспоминал всегда об этом, потому что это были тяжелейшие времена, и надо сказать, что именно в Эстонской Церкви из этой ситуации был сделан очень достойный выход. Это действительно факт.

Потом ещё очень важный момент. Он ведь родился в предвоенной Эстонии, Эстонии межвоенной, и он немножко отличался от тех архиереев, которые родились уже после революции, в советский период, был немножко иным человеком, с иным мировоззрением. Я бы сказала, что он не был советским человеком в полном смысле этого слова. Он был действительно гражданин, очень любил свою страну, и все мы это знаем, но то, что он был немножко иной именно благодаря тому, что и близость Валаама влияла, и Эстония довоенная была другой — всё это, на мой взгляд, накладывает большой отпечаток на его деятельность.

— Многие, вспоминая о нём, говорили, что он символизировал собой понятие, которое мы подразумеваем, когда говорим «русская интеллигенция». Вот откуда эти корни в Его Святейшестве, откуда появилось то, что мы так ясно ощущали, так ясно видели в нём?

— Я думаю, что лучше употреблять слова «культурный человек», чем слово «интеллигент». Он был в лучшем смысле культурным человеком. Я хотела бы напомнить о том, что все 8 Ридигеров учились в Императорском училище правоведения, включая и его отца, но он успел закончить только 3 подготовительных класса, затем случилась революция, и семья вынуждена была эмигрировать. Наверное, это сыграло свою роль. Потом окружение, безусловно, другое окружение. Он общался и вырос в среде, свободной от коммунистической идеологии, что, наверное, не стоит забывать. Безусловно, советское время многое корёжило и придавливало.

Но, самое главное, у него был стержень, и, мне кажется, наличие этого внутреннего стержня во многом помогло ему идти по непростой, тяжёлой, часто парадоксальной церковной жизни того времени. И, кстати сказать, в декабре 1985 го года, когда пришёл к власти Михаил Сергеевич Горбачёв, именно митрополит Таллинский и Эстонский Алексий отправил ему письмо с предложением пересмотреть церковно-государственные отношения. Это письмо положило в какой то степени начало налаживанию диалога Церкви и власти, а самому Святейшему Патриарху, в то время митрополиту, стоило отставки. Его убрали с поста управляющего делами, а вскоре назначили в Ленинград, на кафедру. Но это отдельная тема.

В Ленинграде, кстати говоря, он ещё до открытия часовни Ксении Петербургской начал совершать на этом месте богослужения. Он добился открытия часовни. И если говорить о новомучениках и исповедниках российских, то ещё до 2000 го года, в 1992 м году на Архиерейском Соборе благодаря участию прежде всего Святейшего Патриарха были причислены к лику святых такие новомученики как, например, митрополит Киевский Владимир (Богоявленский), митрополит Петроградский Вениамин (Казанский). Это уже положило начало сближению Русской Церкви с Зарубежной Церковью за 8 лет до 2000 го года, я хотел бы это тоже подчеркнуть.

http://www.taday.ru/