|
Издательство »» Ионинский листок »» № 38 (472), 2008 »» Поясок ПоясокПротоиерей Александр Авдюгин Проснулся задолго до удара монастырского колокола, собиравшего монахов на полунощницу. Небо лишь серело рассветом, да и наступал он в обители всегда позже обычного. С восточной стороны Оптина закрыта вековыми соснами, еще старцами преподобными более ста лет тому назад посаженными. Посему солнце встает здесь с запозданием. Напротив, в трех верстах, на другой стороне быстрой Жиздры древний Козельск уже купается в солнце, а в монастыре все светает. Сумка сложена уже неделю назад. Да и складывать особо нечего. Здесь как-то не изнашивается ничего. Большинство же, не только монахи, но и живущие при обители трудники, паломники и «кандидаты в монахи» в монастырских одеждах ходят. Недавно воинская часть пожертвовала монастырю старое армейское обмундирование 60-х годов, так отец наместник сокрушался, глядя в трапезной на две сотни мужиков работающих и живущих в обители, и облаченных в солдатские гимнастерки и штаны галифе: «Рота какая-то, с бородами». От монастыря до трассы, соединяющей Козельск с лесозаготовительным поселком Сосенский полчаса ходьбы по лесной дорожке, протоптанной еще далекими предками нашими. Уже позже, намного позже, стало ясным, что не стремление к мирским радостям выводило из монастыря, а тот самый грех, который мы и за грех-то не считаем, но который когда-то сверг Денницу с неба, превратив его в диавола, и внес в мир зло. Этот грех — гордость. Желание считать себя лучше, умнее и совершенней. Но это было уже потом, а сейчас я бежал из монастыря, причем ни сказав об этом никому. Хотя ведь там никто не держит. Ясно, что не боязнь была, а стыд обыкновенный, заглушенный навязчивой, в последние дни тщеславной мыслью о собственной исключительности, а также нежелание постичь главное христианское качество — смирение. Мост через стремящуюся к Оке Жиздру уже был виден, и до слуха доносились звуки лесовозов, денно и нощно курсировавших к деревообрабатывающему комбинату. Лес перед дорогой заканчивался большой опушкой, с вырубленными, но не выкорчеванными деревьями. На пеньке, прямо у тропинки, обернувшись к дороге, сидел человек в скуфейке и ватнике, надето поверх подрясника. — Ну вот, — раздраженно подумалось мне, — я от бабушки ушел, и от дедушки ушел, а от монаха... Услышав шаги, человек в подряснике и он действительно оказался монахом, причем священником, что по церковному называется иеромонах — обернулся и, разглядев меня, сказал: — О, Александр! Ты не слышал, к полунощнице звонили? — Да нет, отец Никон, — а это был он. — Скоро зазвонят, — опешив от подобного вопроса, ответил я. — А я вот к дороге вышел, сердце ноет что-то. Письмо недавно получил, болезни родных одолели, так я утром к дороге выхожу и молюсь тут за них. Мне стало как-то не по себе, а отец Никон продолжал: — Ты, брат, зря до полунощницы уезжаешь. Пойдем к мощам приложимся, да «Се Жених грядет в полунощи...» споем, тогда и поедешь. Тебя куда посылают-то? О том, что я сбегаю из монастыря, у меня язык не повернулся сказать, а Никон положил мне руку на плечо, внимательно посмотрел в глаза и сказал: — Я тебе, Александр, давно хотел благословить одну вещь. Монаху ее уже не носить, а вот священнослужителю в миру она край как необходима. Никон достал из кармана плетенный, с кисточками, поясок, который препоясывают подрясник мирские священники и диакона, перекрестил его, поцеловал и протянул мне. Я ошарашенно смотрел на монаха и единственное, что мог вымолвить, было: — Так я, отец Никон, еще не... — Будешь, брат, будешь. Ну, пойдем к полунощнице. * * * Прошло уже почти тринадцать лет. Поистерся поясок, плетенный иеромонахом Никоном, но до сего дня стараюсь одевать его на простые, «домашние» приходские службы, и вспоминаются мне сырая прохлада оптинского лесного утра, скромный иеромонах, который все понял и все предвидел: и мою ложь, и мое бегство, и наше совместное возвращение. |
|
|
|||||||
© Свято-Троицкий Ионинский монастырь
|